Статьи

«Вот, блин! гопники как динозавры, тело большое — мозг с яйцо, только не вымирают... время идёт, а такое ощущение, что их тока больше! Меня даже не их агрессия добивает, а не желание развиваться!»
(антигопнический форум)

«Большое количество гопников выгодно. Кому? Государству. Чем больше гопников, тем больше проблем у людей, меньше желания думать и делать выводы о том, как же живется в Великой стране. Поэтому государство их всячески и поощряет. Лучше толпа тупых гопников, чем анархистов».
(антигопнический форум)

«сейчас нет субкультур, есть только гопники»
(из интервью с юношей)

Введение

Гопники вытесняют неформалов? А кто это собственно такие? Кто–то из молодежи сразу откликается на вопрос: «кто такие гопники? кто такие неформалы» и начинает рассказывать. Другие с удивлением спрашивают «А что это за такое?» или «ну в принципе да, слышал/а, но сейчас так уже не говорят, это было раньше». Кто-то считает, что слово «гопники» настолько актуально, что применимо по отношению к любым возрастным группам, потому что «гопники есть везде». О них пишут художественные тексты, их обсуждают в Интернете, их считают мифом, результатом повальной криминализации современной российской культуры, одни говорят, что их ряды растут и ширятся, другие, что они повсеместно сходят на нет. Существуют ли гопники на самом деле? Если это миф, то кто и зачем его поддерживает? И, наконец, почему так важно это понять?

Слово «гопники» в последнее время используется особенно часто, отвоевывая смысловые пространства не только в молодежном повседневном разговоре, но и в публичных дискурсах: литературе, политике, идеологии. Особое место слово и те смыслы, которые за ним стоят, занимает в Интернете, к нему обращаются, о нем спорят, дают многочисленные определения групп (в основном молодежных, но не только), которые им маркируются.

На мой взгляд, за столь активным продвижением этого слова (и реального феномена, за ним стоящего) скрывается интересная тенденция современных культурных молодежных сцен: усиление символической/реальной границы между так называемой продвинутой (неформальной, альтернативной, субкультурной) и нормальной (конвенциональной, крайнее крыло — гопников) молодежью, между принципиально разными жизненно/культурными стратегиями, практикуемыми этими группами. Что же произошло на культурных молодежных сценах России за последние 20 лет, какие процессы способствовали усилению противостояния гопников и неформалов, которое, пусть и не так остро, но существовало всегда?

1. «Перераспределение» субкультурного капитала от неформалов к гопникам.

Кризис субкультурных идеологий, распространение миксовых форм (смешение разных стилевых элементов), использование субкультурной фактуры (внешнего прикида, сленга, телесной стилистики, культурных симпатий и пр.) вне присущего «классического» набора ценностей, «временная», подвижная, проницаемая для других культурных влияний субкультурная идентичность (клубные субкультуры, субкультурные пародии/имитации) — все это вместе ослабило субкультурное присутствие (пространство) и ее влияние на молодежных сценах.

2. Растворение, тиражирование субкультурного капитала.

Российский эффект этих трансформаций отличается от того, что происходит на Западе. «Ослабление» субкультур проявилось в том, что гопники заметно вы/потеснили неформалов (альтернативщиков) с молодежных сцен, частично за счет расширяющейся идеологии «попсы», частично за счет использования их имиджа и культурного капитала (как, например, российские скинхеды). Откровенная попса, вместе с «гопнической» (обывательской, патриархатно-местечковой) идеологией агрессивно вторглись в субкультурные контексты, что прямо отразилось на культурных симпатиях клубных (нестоличных) аудиторий. Сегодня в любом, вчера еще продвинутом, клубе можно услышать и русский шансон («блатняк»), и махровую «попсу» («артисты» Фабрик звезд, Аншлагов, КВН и т.д.).

3. Активное конструирование российского молодежного потребителя в его «привычном» (западном) контексте. Происходит замена/вытеснение политико-идеологических противостояний — культурными. Субкультурный капитал превращается в экономико-потребительский ресурс, в товар, продвигаемый и продаваемый, наряду с другими.

4. Возрастание значимости культурно-географического и территориально-поселенческого фактора на фоне усиливающегося неравенства в доступе к жизненно-важным ресурсам (экономическим, образовательным, культурным).

Каждый из этих факторов может быть рассмотрен в отдельности. В этом тексте я остановлюсь на наиболее ярких и значимых, на мой взгляд, характеристиках этого феномена. Стремление проникнуть в смысл актуальных для российской молодежной культуры понятия: «гопники» и «неформалы» не случайно. Эти понятия активно используются самой молодежью, часто наделяясь противоречивыми, взаимоисключающими смыслами.

Внутри групповых контекстов, смыслы этих понятий обращены к «другим» и отличаются агрессивностью. Именем «гопники» те, кто считает (относит себя) к неформалам (продвинутым) называют самые разные группы молодежи, которых отличает узость интересов, стремящихся выяснять все жизненные проблемы с помощью силы. Вот как описывается ценностный мир гопников на антигопнических сайтах неформалов. Гопники любят: 1) тупые американские фильмы; 2) «попсовые» дискотеки, где они не танцуют, а цепляют «тёлок» для совокупления; 3) наркотики; 4) «зоновскую музыку», которую они называют «блатняк» или шансон; 5) «встревать» в чужие разговоры и дела с обязательными уточнениями: кто прав, а кто «накосячил», кто «здравый пацан», а кто лох, кто есть «кто по жизни» и по каким «понятиям» он живёт. «Гопы — тупы, их следует сразу же бить в лицо и живот ногами, руками или посторонними предметами...».

Та молодежь, которая считает себя «нормальной» (гопниками себя никто не называет) относит к «неформалам» (альтернаивщикам, субкультурщикам) тех, кто не умеет жить «по понятиям», «лохов», непохожих, выделяющихся, «выпендривающихся», «не пацанов».

Попробуем проинтерпретировать те культурные тенденции, которые стоят за смыслами и стратегиями использования этих понятий. Это позволит понять особенности современного переделывания (перекраивания) культурных молодежных сцен как столичных, мегаполисных, так и периферийных.

Общественные дебаты о российской молодежи находятся в самом разгаре. Ею интересуются на государственном уровне, одна за одной разрабатываются стратегии молодежной политики, программы воспитания патриотического сознания, ищутся новые идеологемы «духовно-нравственного возрождения молодежи». Большая часть подобных документов фокусируется на «политическом» измерении молодежной активности, что вполне объяснимо. Государство не столько интересуется молодежной реальностью, сколько ищет механизмы мобилизации (прежде всего политической) молодежного ресурса в ситуации глубокого общественного кризиса, затрагивающего ценностный мир всех россиян. При этом игнорируется факт того, что так называемый молодежный активизм перекочевал с середины 90-х прошлого века из пространства политики в пространство культуры, и субкультурный капитал разнообразных молодежные формирований реализуется не столько в сфере политики (идеологии) сколько в сфере культурных публичных практик. Я не хочу сказать, что молодежь не вовлечена в политику. Но, во-первых, в публично признанную таковой, например, электоральное поведение, очень незначительно, во-вторых, в формально организованную (сверху) — в основном, конъюнктурно, в третьих, собственные, самодеятельные политические формирования имеют не политическую, а культурную, ценностную природу.

Разность ценностных миров современной российской молодежи находит выражение в усилении культурного противостоянии: гопники — неформалы. Этому переформатированию молодежных сцен способствовал ряд причин. Не только в сознании молодежи, но и большей части российского населения произошла принципиальная смена ценностных координат. Сознательно или вынуждено в качестве основной стратегической координаты выступает не морально-нравственный императив, а ценность материального благополучия (для значительной части населения — ценность материального минимума). Материальное «благополучие» в этом измерении наполняется разнообразным содержанием, в том числе и «субкультурным». При этом кардинально меняется «классический» идеологический смысл, превращаясь в ситуативную субкультурно-потребительскую одежду. Так, например, скинхедовский прикид сегодня используется и гопниками (крайнее крыло — «отморозки») и неформалами (не только радикально настроенными молодежными формированиями национал-шовинистического толка, но и красными скинами), а стиль так называемого «гламура» может иметь как богемино-эитарный, так и попсово гопнический вариант. Субкультурный капитал дополнил более широкий потребительский супермаркет, в котором индивиды или группы могут выбирать нечто похожее на «субкультурную классику», однако смысл и контекст использованию формируется всякий раз заново, внутри конкретных места, времени и действия.

Особую роль в символическом и реальном разграничении гопнической и продвинутой культурных стратегиях играют поддерживаемые и разделяемые группой гендерные порядки, соответствующие им роли, индивидуальные и групповые практики, внешняя стилистика. Образы «нормальной», «соответствующей» групповым образцам маскулинности и феминности являются значимыми моментами «своей» и «чужой» групповой идентичности. Так, например, в исследовании, посвященным гомофобным настроениям, продвинутые (неформалы) отличали себя от гопников на основании сексуальной незашоренности и толерантности по отношению к «другим» типам желания, открытости знанию и отсутствию стремления бороться за чистоту «нормального» мужчины и «нормальной» женщины. Отмечу, что в последнее время гендерные режимы этих стратегий тесно переплетаются с этническими.

«Гопники это так скажем, грубо говоря, армяне такие, которые носят черные туфли, черные брюки, все черное, в одной руке семечки, в другой руке четки, в третьей руке сигареты, в четвертой еще что-нибудь, ходят, ходят, докапываются до людей, в основном до приезжих, пытаются сбить с них деньги или телефон. В Ростове тоже есть гопники, но там чуть-чуть другое, там они все русские, они подходят, там, давай кроссовки или вообще без головы сейчас останешься». (из исследовательского интервью: муж., 17 лет, г. Сочи)

Особый смысл и значение деление на «нормальных» (крайняя группа — «гопников»), и на «продвинутых» (крайняя — «неформалов») приобретает в современном политическом контексте, который отличается напряженным вниманием к «молодежному фактору». Отчасти это связано с прокатившимися по бывшим республикам СССР — странам СНГ, ближнего зарубежья, так называемым бархатным / оранжевым / розовым революциям. Активное участие (реальное или приписанное) молодежи в этих акциях во многом определило и их накал, и результаты. Как это обычно происходит, причем не только в России, особое внимание к молодежному вопросу со стороны государственной и политической власти обнаруживается в периоды реальной или мнимой опасности выхода нового поколения (или его наиболее активной/экстремистской части) из-под контроля, и, следовательно, способности управлять, манипулировать и использовать мощный ресурс молодежного драйва. Найти механизмы «правильной и нужной» мобилизации этой энергии — такова очевидная цель пристального и отнюдь не бескорыстного внимания к типам современных молодежных формирований.

Выделения двух культурных стратегий связана с анализом результатов совместного российско-британского проекта «Глядя на Запад?...», проведенным нашим центром совместно с британскими коллегами в конце 90-х годов (руководитель профессор Хилари Пилкингтон) в трех городах России: Ульяновске, Самаре, Москве. Во всех трех городах продвинутые составляли меньшинство на молодежных сценах. Большинство молодежи называли себя нормальной или обычной молодежью, что не говорило об отсутствии у них культурной активности. Их главным отличием от продвинутых была неопределенность их музыкальной и стилевой идентичности, они не были субкультурщиками, но и не все они были гопниками. Этим понятием неформалы и прогрессивные обозначали «серую, зашоренную массу» молодежи, затевавшей драки по ничтожным поводам: из-за внешнего вида (прически или одежды), из-за того, что кто-то «выступает». Уже тогда мы определили, что гопники — это коллективный образ, даже в единственном числе слово имело смысл отнесения к не всегда поддающейся определению группе. Иногда употреблялись собирательные имена (гопота) или формы множественного числа (гопы, уличные, быки), подчеркивалась их некультурность, «деревенскость». Считалось, что они ходят на дискотеки в дешевых спортивных костюмах, что они агрессивны, невоспитаны и нетолерантны. Нормальные были неоднородны, среди них были обыкновенная молодежь, проводившая время в своей дворовой компании, и антинеформалы-гопники. Последние считали себя выразителями «морального большинства», их агрессивность по отношению к неформалам была способом поддержания порядка. Важно отметить, что молодежные сцены не были замкнутыми культурными территориями, граница между продвинутыми и нормальными походила, по выражению Хилари Пилкингтон, на «дырявый забор: чем чаще сквозь него проникали, тем реже его защищали». Защита территории была ключевым элементом только у «нормальных», за исключением рэперов, агрессия которых была направлена на скинхедов и рейверов.

Рэперы и рейверы располагались между нормальной и продвинутой стратегиями, что говорило о проницаемости границы между ними. Молодежь присваивала культурные формы как средство для перехода от одной стратегии к другой, однако само отделение продвинутой молодежи от нормальной было важным моментом индивидуально-групповой идентичности для всех. Эти «имена» уже не отражали субкультурную стилистику, молодежь внутри этих групп не объединялась по принципу классового происхождения. Они придерживались схожих культурных образцов, но их симпатии были подвижны. Территориальный принцип, характерный для их предшественников — тусовщиков и группировщиков перестал доминировать, символическая борьба между ними шла за культурные сцены (клубы, дискотеки, кафе) через музыку, цены, атмосферу. Это были жизненные стратегии, которые строились не только на стиле и музыкальном вкусе, но на широком спектре жизненных позиций. Эти стратегии были способами освоения мира, новыми ресурсами социально-культурной мобильности. Молодые люди продвинутой стратегии сохраняли традиции тусовок в их субкультурном смысле, стремились к индивидуализации стиля, а не следованию моде, использовали доступный им опыт и продукты западной культуры для выхода во внешний мир и личностного роста. Их стремление к «центру» было побегом от локальных сообществ и провинциализма, они отвоевывали клубы, кафе и бары, а не улицы, парки и станции метро — места тусовщиков позднесоветского периода. Их компании были компаниями индивидов, свободно выбирающих жизненный стиль и несущих личную ответственность за принятие решений, например, об употреблении алкоголя и наркотиков.

Нормальная стратегия частично строилась на отвержении тусовочной практики, непринятии и враждебном отношении к выделению по внешнему виду, стиранию традиционных гендерных маркеров (например, стилю унисекс). Музыкальные вкусы этой молодежи сводились к русской попсе или «шансону», музыка использовалась не как культурный капитал, а как фон для проведения вечеринок, «зависания» со сверстниками. Чаще всего их объединяли стабильные компании тех, с кем учились, проживали в одном доме или дворе. Они в большей степени ориентировались на групповые нормы, а не на личностный выбор в употреблении наркотиков и алкоголя. Нормальная молодежь ориентировалась на локальные территории, которые она контролировала, а не центр, куда они ходили «гулять». Их ценностями была стабильность, мир непосредственного окружения и безопасность.

Альтернативная молодежь, переопределяя аутентичность культурной российской практики, отделяла себя от нормального молодежного большинства, которое обвиняла в подражании и даже «копировании Запада», все чаще отождествляемого с производством коммерческой, а потому ненастоящей культуры. Продвинутые ориентировались на внешний мир, стремились к новым возможностям. Запад служил источником информации и ориентиром на глобальном горизонте, но именно они оказались наиболее критичны к нему.

Горизонты нормальной молодежи были ограничены непосредственным окружением, их культурной стратегией было поддержание локальных связей, но они по-своему включались в «глобальное» потребление. Культурные стратегии продвинутой и нормальной молодежи отражали социальную дифференциацию в доступе к «глобальному» и способах участия в нем.

Именно тогда, в конце 90-х обнаруженное в ходе исследования аутентичное (не навязанное субкультурными конструктами) деление в соответствии с выбираемыми культурными стратегиями, отразило важный момент в ценностном самоопределении молодежи. С конца 90-х борьба (реальная или виртуальная) между этими стратегиями становится еще более принципиальной. И хотя некоторые молодые полагают, что «гопники стали сейчас поспокойнее», однако усиливающаяся политизация гопников (приписывание им скинхедовской идеологии) или использования этого термина в более широком культурном смысле, говорит о его «новой» значимости.

К истории понятий и самих феноменов

Трудно развести аутентичные молодежные культуры/субкультуры, реальные практики, им соответствующие и их конструкты: теоретические, публицистические, политические. В какие-то моменты перестроечной российской истории новые, публичные молодежные формирования стимулировали появление своих «имен» (например, «неформалы», то есть не комсомольцы). В какие то, уже существующими именами (классических субкультур) валюнтаристски называли культурных «незнакомцев» (например, постсоветские стиляги или панки). А, например, в случае с понятием «гопники», применяли свое, «доморощенное», совдеповское слово к трудно определяемому и непонятно существующему или нет явлению. В этом тексте также моменты реальной истории могут переплетаться с их конструктами, интерпретациями и мифами/фантомами.

Диспозиция российских молодежных сцен за последние два десятилетия менялась, по крайней мере, три раза. 80-ые годы прошлого века — бурный всплеск неформального молодежного движения, которое отчетливо поделило поколение на «упертых» комсомольцев и продвинутых «неформалов». Термин неформалы был введен комсомольскими бюрократами в период перестройки для обозначения самоорганизованных молодежных групп, позиционировавших себя в качестве «других» по отношению к формальным структурам: пионерским, комсомольским, коммунистическим. Это слово было воспринято «народом», и им начали обозначать различные политические движения и организации (не только молодежные), как, например, движение диссидентов или демократов первой волны (80-ые гг). На протяжении последующих 20 лет смысл понятия не раз менялся. Парадоксально, что термин, введенный «сверху», был воспринят самой молодежью. Сегодня им обозначают различные молодежные группы, в первую очередь субкультурные формирования. Термин используется как самой молодежью, так и, например, в медиа. Однако, вопрос «происхождения» и аутентичности остается открытым, дискуссии и споры»: нефомалы — кто они? — продолжаются. Неформалов было очень много, они делились по разным основаниям — политическая, субкультурная, экономическая активность. Их начали активно исследовать не только отечественные социологи, но и западные. Казалось, мир открылся, и глобальные субкультурные бренды нашли целевые аудитории на постсоветской перестроечной земле. Весна 87-го года ознаменовалась демонстративным нападением московской милиции на неформальный молодёжный клуб-тусовку хиппи на Гоголевском бульваре. К тому времени уже появились самые первые публикации о неформальных группах. Так, например, статья в «Огоньке» основателя и отца «Коммерсанта» Владимира Яковлева про бандитствующие молодёжные группировки в Люберцах [1], которых он назвал «люберами». Скандал, вызванный той публикацией, сделал известность и ему, и самим «люберам». После этой публикации так стали называть молодежные группировки. Это был особый тип молодежных объединений, видом активности которых была защита собственных территорий, локальных мест комплексного проживания. Как правило, это были новые, отдаленные кварталы растущих провинциальных городов, состоящие из сельских переселенцев, или пригородные территории российских столиц и мегаполисов (Москва, Самара, Казань).

Вторая волна — с начала и до конца 90-ых годов — отличалась спадом неформального движения. Комсомол распался окончательно, публично противостоять было некому. Развитие рыночных отношений повлияло на переориентации группировок на криминальную и полукриминальную активность. Расширяющийся рынок неформальной (теневой экономики) создавал почву для формирования особого типа объединений — так называемых «крыш». Ядром этих групп были «взрослые» полу/бандитские формирования, состоящие из криминальных общественных элементов, частью — из бывших афганцев, с трудом вписывавших в новую систему. Подростковые группировки мобилизовывались ими для охраны «переднего» края. В этот период аутентичные молодежные формирования фактически растворяются в «полубандитской» среде, выполняя функции контроля над рынками, автозаправками, расширяющейся сетью частных ресторанов и киосков. Субкультурные молодежные группы начинают активно отвоевывать себе клубные и дискотечные пространства. На середину 90-ых годов приходится настоящий бум клубных российских сцен.

Третий этап — формирование мозаичных молодежных локальностей. Специализация экономической и профессиональной сфер общественной жизни привели к обособлению — с одной стороны, с другой — к появлению множества «мелких» противостояний, большая часть которых ориентирована на публичную артикуляцию своего отношения к различным интерпретациям понятий патриотизм, национализм, экстремизм.

Споры о происхождении

Одни специалисты считают, что «гопники» (в их современном бытовании и контекстах, которыми их наделяют) существуют со времен советской власти. Другие, что их появление было первым культурным ответом на неформальные молодежные объединения 80х-90х, попыткой отстоять традиционную нормативность «советско-патриархального» типа, стихийно групповое сопротивление со стороны определенной части молодежи (сельских мигрантов, выходцев из малообеспеченных, депривированных слоев) прозападническим настроениям постсовестких субкультурщиков. Мне кажется, что важнее другое. Столь значимое, как было выявлено нами в исследовании «Глядя на Запад?...», стратегическое противостояние напрямую связано с более фундаментальными приметами жизни молодежи в современной России. Они связаны с поиском идентичности, когда в обществе отсутствуют образцы «правильной», одобряемой нормативности, а значит и основания для формирования общественно солидарного, культурного капитала. Пространством, где молодежь может относительно свободно формировать свою идентичность, становится выбор культурной, а не политической или экономической стратегии. Политическое и экономическое пространство все более отчуждается, большинство молодежи не чувствуют себя полноправными, реально действующими и на что-либо влияющими субъектами. По данным наших исследований, не только государственные, но и гражданские структуры и институты вызывают у значительной части современной молодежи тотальное недоверие, за исключением президента (В.В.Путина) и Церкви.

Выбор той или другой культурной стратегии не абсолютно свободен. Во многом он определяется территорией проживания (столица — провинция, центр-периферия), социальным (этническим) происхождением, материальным благополучием семьи, гендером. Однако он не детерминируется только лишь внешней средой. Контекстуальный характер группового определения «своих» и «чужих» позволяет молодежи уйти от жестких обозначений и некоей пожизненной приверженности тому или другому стилю, той или другой культурной стратегии. Границы культурного противостояния оказываются подвижны. Здесь наблюдается ряд интересных особенностей группового само конструирования и конструирования «чужих». Юноши и девушки определяют не столько свою общность, сколько чужую: «неформалы» определяют себя через противопоставление «гопникам», а те, в свою очередь, через непринятие «неформалов». «Гопники», как правило, не используют это понятие для самообозначения, «неформалы» же называют себя так только в ситуации открытого (корпоративного) противопоставления «гопникам». В других ситуациях — через более тонкие субкультурно/стилевые различия, что не мешает им продолжать поддерживать ритуальные споры друг с другом (например, реперы и скинхеды). Взаимообозначения отличаются крайней агрессивностью. Причем, если агрессивность неформалов чаще вербальная, то гопников (по крайней мере, по тем же рассказам неформалов) — открытая, вплоть до физических «чисток». В молодежной среде слова «неформалы» и «гопники» — это ярлыки, социально-культурные маркеры, помогающие в ситуации неопределенности отгородиться от «чужих» и идентифицироваться со «своими». Интересны в этом смысле сайты «неформалов», особенно экстремистски ориентированные. В них гопников описывают, как «пацанов», вернувшихся из заключения, или принявших «зековский» имидж («зеки» — сокращение от слова «заключенный»): «...откуда в России появилось необъятное гоп-движение? Каждый девятый житель России побывал в местах заключения ... в тюрьме сидят не глупые люди, им нужна смена «кадров», а кто самый подходящий вариант — конечно гопники» [2]. Внешние «приметы» гопников: «это грубые, циничные и крайне неприятные субъекты, которые всегда не прочь «наехать» и «устроить разборки» с любыми неформалами. Действуют исключительно большими командами, никогда не связываются с сильным противником. ... носят спортивные штаны, имеют низкий интеллект и крайне нелитературный лексикон и акцент. Происходят частенько из мелкой «братвы». Музыки сложнее махровой попсы не признают» [3]. Завершает портрет «гопников» — описание их обычных, повседневных практик: они «наезжают» на чужаков, выясняют отношения, разбираются «по понятиям». Смысл «жизни по понятиям» связан с воровскими законами зоны, которые являются специфическим «моральным кодексом», с помощью которого поддерживается общность и иерархия в криминальном мире. Интересно, что особую агрессию гопники вызывают именно у радикально и профашистски настроенных групп молодежи. Вероятно, это связано с тем, что российских скинхедов, не только в медиа, но и другие «нормальные» молодые часто путают (смешивают) с гопниками. Поэтому для них очень важно отмежеваться от такого ярлыка «... можно отметить положительный момент — в больших городах гопники практически выродились как класс. Этому способствует постепенное улучшение уровня жизни, культуры и бурное развитие различных неформальных молодежных движений в провинции (фанаты, скины и т.д.). Так что будем надеяться, что через пару лет наша Великая Россия избавится ещё от одного зла — гопничества, которое её преследует уже второе десятилетие...» [4]. Удивляет повышенная агрессивность текстов, посвященных гопникам. Вот несколько примеров:: «существа с дегенеративным интеллектом», «звероподобные, биологически сложно устроенные организмы», «закомплексованность, формирующаяся в раннем возрасте и, главным образом, способствующая созданию взрослой гоп-особи», «размножаются посредством гоп-чалок (бычьи самки, бляди, стервы) процессом беспорядочного спаривания», «их популяция стала постепенно снижаться, т.к. имея слабый интеллект и упорное желание избегать прогресса они склонны к самоуничтожению посредством наркотиков, табака, чрезмерного злоупотребления спиртными напитками и распространения в своих общинах различных венерических заболеваний типа: СПИД, гепатит, герпес, сифилис и т.д. Эти болезни переносят в гоповских кругах их самки, которые, так же, за отсутствием интеллекта неспособны предохраняться от них».

Понятие «гопник» распространяется не только в молодежной среде. Это слово используется, как синоним обывательской, «примитивной», мещанской с точки зрения интеллектуальной элиты (реальной или тех, кто себя к ней причисляет) среды, для обозначения людей, отличающихся низким уровнем культуры, дурным вкусом, агрессивным характером, высоким уровнем ксенофобии и гомофобии. «...плохо и то, что гопничество живет во всех нас. Гопничество — это грубая агрессия против человеческой личности... Мы сдерживаем эту потребность в себе, а они культивируют насилие. Гопники они же люмпены. Они как ниггеры. Их родители чернорабочие или лимитчики. Трагедия нашего общества в том, что они не замечает той опасности, которую несут в себе гопники, их культура развивается и даже поощряется. Гопники это не политическое явление...гопники это стая. По отдельности ты гопников не встретишь. Куда бы ты ни пошел, ты везде встретишь гопника. В последний раз я встретил гопников в консерватории... мы должны постараться сдержать это гопничество внутри нас и не выпустить его на поверхность, а от ублюдков, которые терроризируют по вечерам улицы, нас может быть когда-нибудь избавит господь» [5].

И все-таки точное определение «гопников», в данном случае — «чужих» затруднено. В текстах сайтов, художественной литературе, в нарративах информантов (я опираюсь здесь на материалы ряда исследований культурных практик, проведенных нашим коллективом), описания «гопников» чаще всего опираются на некое контекстуальное знание: «ну, гопники, их сразу видно». Их образ с одной стороны — примитивен, с другой — демонизирован. Но мало, кто пытается проникнуть глубже, вскрыть ценностную природу этого усиливающегося противостояния. Мне кажется, что речь о некоей набирающей силе культуре, которая реально начинает распространяться далеко за пределы только лишь молодежной культуры.

Вокруг состава этой молодежной культуры (культурной стратегии) ведутся неявные споры, что также говорит о высокой степени неопределенности. Ряд ученых, публицистов, журналистов, «самодеятельных» исследователей и писателей относит к ним практически все известные виды криминальных и полукриминальных формирований или все виды экстремистских молодежных движений. Гопники, по мнению Александра Хануннова, профессора Самарской экономической академии, одна из старейших молодежных субкультур, которая в разные исторические периоды носила разные названия, не изменяясь по сути. Он пишет, что в 70-х годах прошлого века их называли «фургапланы» или «фураги» за внесезонную форму одежды: маленькую фуражку, синюю олимпийку и жеваные черные штаны, сегодня же в идеологии более молодых экзотичных и энергичных группировок обязательно присутствует, по его мнению, политический подтекст». К ним он относит, например, скинхедов. Однако из описания «скинов» становится ясно, что речь идет о достаточно широких молодежных группах, для которых характерна повышенная нетерпимость к мигрантам.

По поводу происхождения термина «гопники» существует как минимум пять версий.

1. Термин возник в период НЭПа: ГОП — Государственные учреждения общественного призрения. «Гопник», следовательно, кандидат на перевоспитание и опеку. Сегодня смысл первого сленгового изобретения сохранился (и понятно почему), а второй приобрел новое звучание, ибо гопники множатся при явном дефиците ГОПов.

2. Необъятное гоп-движение есть результата того, что каждый девятый житель России побывал в местах заключения (тюрьмах и лагерях). Дети заключенных получают соответствующее воспитание. Тем, кто сидит в тюрьме нужна смена «кадров», самый подходящий контингент — гопники. Лишенная среда, бедные, малоимущие семьи, улица — школа воспитания.

3. Термин гопота — произошел от тюремного жаргона: «гоп-стоп» — это уличное ограбление.

4. Нередко встречается и такое объяснение: до войны, для детей-сирот, трудящихся на стройке нашей социалистической Родины, были созданы так называемые Государственные Общежития Пролетариата (ГОП). Точно известно, где находилось два из них. Одно в Люберцах, и это подтверждает основной вариант происхождения субкультуры. Второй на Лиговском Проспекте в Санкт-Петербурге (в то время г. Ленинград). Через некоторое время именно эти районы станут самыми криминальными.

5. Еще одно объяснение происхождения гопников связано с так называемыми ОПГ-организованными преступными группировками, в среде которых и воспитываются гопники. Создают эти ОПГ бывшие взрослые уголовники и прочие преступные элементы, набирая в эту ОПГ местную молодежь. Ставший членом ОПГ автоматически становится «пацаном», остальные считаются лохами. В этом контексте формирование гопнических (группировочных) культурных стратегий часто рассматривается, как реакция на расширение неформального (неполитизированного) молодежного движения. Особый бум неформального движения был связан (особенно в провинциальных городах) с расширением моды на стиль гранж и его разновидности. Особая популярность группы «Нирвана» и ставшего культовой фигурой Курта Кобейна вызвала ответную культурную реакцию. Вот как описывает этот конфликт казанский участник антигопнического сайта: «...все одевались тогда в балахоны, банданы и прочую атрибутику. Очень большое количество неформалов тусовалось в центре, в университетском городке, центральных улицах и прочих местах, пока в один прекрасный день одна из группировок не накрыла этот «последний оплот» неформальной молодежи, устроив ночью им настоящее побоище типа варфоломеевской ночи. После этой акции устрашения неформалы как явление в Казани просто вымерли, а гопота в 1998 году вообще озверела. В итоге все стали пытаться походит